А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
Милый, милый господин Берг! Ах, если бы так легко: доброй кухней, добрым табачком, добрым словом - хоть что-то решалось... Знаете, как это было? Меня вывели на задний двор тюрьмы. Без мундира, со связанными руками. Стояла пьяная матросня с винтовками. Я подумал: все. Но получилось еще страшнее. Вывели старика и молодую женщину с ребенком на руках. Потом притащили подростка. Он был избит так, что не мог ходить. Старик поддерживал его. Женщина кричала, чтобы не трогали детей. Матросы начали палить - беспорядочно, не целясь - и долго убивали этих четверых. Потом мне сказали, что это была Дайана Аллен, жена мятежного - или сохранившего верность присяге? - контр-адмирала, его дети - и брат отца. Все родственники. Нашли, не пощадили. И объяснили очень доходчиво, что то же самое будет и с моей Светти, с Биллом, с Констанс, с племянниками... Понимаете, даже сестре, которая мне сделала очень много плохого, даже племянников, которые... впрочем, это неважно... я их не могу отдать. А что касается жены и сына... не знаю, поймете ли вы меня... Поймете, конечно. Все, что угодно, кроме плена. Живые голоса высоких дородных девок летали за оком... Каждое утро и каждый вечер он делал очередную попытку вернуться, и неизменно - вязкая, тошнотная, убивающая всякую отвагу боль отбрасывала его назад, и оставалось только лежать, сжав до скрежета зубы, слушать, как остывает сердце, и смаргивать капли пота и слез. Рана была плоха, гноилась, перевязывать было практически нечем: от рубашки Дэнни, годившейся на бинты, уже почти ничего не осталось. От них самих почти ничего не осталось: два скелета тащили третьего. Роняли, падали сами, поднимались, тащили. Падали, роняли... В какое-то утро - тело исчезало, быстро и неодолимо, но дух, освобождаясь, обретал особую, неведомую до сих пор ясность - Глеб вдруг ощутил себя просто умирающим солдатом, который точно знает, что враг разбит, но сам умрет прежде и не увидит торжества... он был самым простым солдатом, вчерашним школьником, убитом на высоком мосту - и никакие роковые знания не отягощали его, никакая миссия не ждала, никто не возлагал на него надежд, и даже мать и отец не заплачут о нем, разве что нежная женщина - но и она чужая жена, она утешится... - Полковник, - позвал он. Голос слабый, но чистый. - Полковник, мне надо сказать вам несколько слов. - Да, сынок, - лицо Вильямса, опрокинутое, склонилось над ним. - Если я умру, я хочу, чтобы вы знали... - Ты не умрешь. далее